Я возвращался с работы поздно, уже стемнело. Ещё в трамвае, уже почти у Курского вокзала, в голове замелькали картинки, начали выстраиваться связи между воспоминаниями, фантазиями, вымыслом. Родилось несколько замечательных, как мне тогда показалось, сценарных ходов, общая концепция в очередной раз изменилась, расплылась, впустила в себя новые элементы. Казалось бы, куда уж больше? Элементы эти копятся уже не один год. Я закрыл книгу. Почитаешь тут!
Я уже давно заметил, что действительно хорошая книга мешает собственному творчеству. Кому-то может и не мешать, а мне мешает. Подавляет. А вот хорошая музыка – наоборот, стимулирует. Только не та, с которой связаны воспоминания, сильные впечатления.
Так вот, музыку я оставил, а книгу закрыл. В телефоне. Хотя эта же самая книга в бумажном варианте лежала у меня в сумке. Странно всё это.
Потом я открыл записную книжку, опять в телефоне. Короткими фразами начал намечать сюжет, как делал это уже много раз. Есть у меня такая привычка, превратившаяся в систему «почти естественного отбора». Если через несколько месяцев я открою заметку и не пойму, о чём там речь, значит, задумка того не стоила. Может быть, это банальная лень и неорганизованность, но я предпочитаю так не думать.
Я — пути людей как чревоточины в яблоке, укус, мы видим мало, участками, хочется узнать примелькавшиеся места, вод. башня, бегущий человечек
Он — начинается с бега
Чревоточины. Червоточины. Вот интересно: обычно орфографические ошибки приводят к тому, что смысл слова теряется, так? Нет, конечно, по контексту и «грамотным остаткам» слова можно понять, о чём говорится. Но тут иначе. Червоточина – это какая-то «точина», оставленная червём, а чревоточина – «точина» во чреве. Логично же?
Трамвай остановился. Конечная. Я засунул телефон в карман и с толпой направился к метро.
В метро особо не попишешь. Даже короткие заметки даются с трудом, когда вокруг толкотня. Но это был не тот случай. Я продолжал набрасывать кое-какие ключевые фразы и не заметил, как поезд остановился на очередной в моём маршруте конечной. На эскалаторе я дополнил заметку ещё двумя-тремя фразами, а выйдя на улицу – остановился. Станция «Марьина роща» открылась относительно недавно, и народу около неё в двенадцать ночи пока ещё мало. Воодушевленный, я был уверен, что вот оно, наконец, пять минут до дома – и я сяду писать. ПИСАТЬ! Я остановился, воровато оглянулся по сторонам в поиске людей поблизости, развел руки, поднял голову к небу и засмеялся. Но тихо, а то вдруг кого-то не заметил, примут ещё за психа.
Это было полгода назад.
Сейчас я сижу в электричке. Станция «Львовская», опять конечная. До отправления поезда ещё пять минут. Я почему-то открыл ту самую заметку. Я радуюсь. Радуюсь тому, что всё понимаю. Я достаю ноутбук и начинаю свой рассказ.
За окном – лес. И покосившийся ящик трансформатора на опорах. Железный, крашеный серым прямо по ржавчине. За окном через проход, по ту сторону пути, что ведёт к Туле, – автобусная станция облезло-голубого цвета. Автобус на Романцево принимает пассажиров. Рядом с ним курит, поигрывая полосатым жезлом, толстый парковщик в жёлтом светоотражающем жилете. Таксисты, легальные и не очень, сбились в стайки, чешут языками за жизнь. Электричка трогается плавно, но со скрежетом. За окном всё быстрее бегут тропинки, асфальтированные когда-то дорожки, заборы, острые крыши частных домов, деревья, бетонные столбы и столбики, танцуют провода, танцует лес, из которого торчит тёмно-коричневым пятном старая водонапорная башня. Из года в год всё это меняется, но меняется незаметно. Потому, что ты здесь бываешь часто. Напрягшись, ты вспоминаешь, что вот тут когда-то стоял бревенчатый дом, потом он сгорел, потом он стоял уже сгоревший, потом участок расчистили… Знакомый пейзаж остаётся знакомым. На всём протяжении маршрута. Мы, то есть люди маршрутов «дом-работа-дом», живём будто в тоннелях. Мы знаем окрестности железных дорог, округу станций метро, пейзажи из окон автобусов, троллейбусов, трамваев. Единожды мы прогрызли себе пути сквозь яблоко и так по ним и ползаем. Интересно, что будет, если это яблоко откусит кто-то большой?
Когда ты знаешь, что увидишь за окном электрички, редко находится желание пристально наблюдать за событиями. И ты начинаешь играть в какую-нибудь игру. Мою игру я придумал ещё в детстве. Это взрослым интересно читать, трепаться или спать, а сейчас ещё и слушать музыку, торчать в интернете, смотреть кино или играть в убивающие время мобильные игры. Когда ты ребёнок и рядом нет «чудес прогресса» – у тебя шило в одном месте. Помню, как мы с братом ехали к прабабушке в Красногорск и за два часа успели достать своей беготнёй буквально всех пассажиров вагона. А когда пришло понимание, что в электричке ты не один, пришла и игра. Смысл её в том, что за окном бежит человечек. То есть не бежит, а прыгает. Потому, что ему нельзя касаться земли. Он прыгает с одного бетонного столбика на столбик, балансирует в беге по забору или по низко свисающему проводу, соскальзывает с покатой крыши какого-то сарая на очередную кирпичную будку, расписанную из баллончиков, и так продолжается до тех пор, пока не наступает время остановки. Время отдыха на ровной поверхности платформы. Я даже представлял, как он стоит за окном, уперев руки в колени и тяжело дыша. Иногда бывает, что ничего подходящего для следующего прыжка попросту нет, но ты прощаешь себе этот проигрыш, представляешь длинный затяжной прыжок. А иногда тебе надоедает, и ты просто «бежишь» по дорожкам и тропинкам, что извиваются и льнут к полотну за окном. Не думаю, что игра отличается особой оригинальностью, но это моя игра. Последний раз я играл в неё несколько лет назад, почему бы не сделать это ещё раз?
Он бежал, спотыкаясь о корни деревьев, которые проросли сквозь старый асфальт, мимо поросших мхом фонарных столбов. Слева – лес, справа – откос железной дороги, весь в бурой щебёнке. Он бежал не потому, что сильно спешил. Не потому, что за ним гнались. Он бежал потому, что в детстве любил кататься здесь на велосипеде и ему захотелось вспомнить свист ветра в ушах. Тогда, в детстве, корни ещё не так выпирали из асфальта. И столбы стояли ровнее, светлее.
У поворота он остановился отдышаться и осмотреться. Дорожка здесь отходила от железной дороги и углублялась в пролесок, к заводу. Над голыми ветвями берёз обычно тёмная голова старой водонапорной башни неярко светила окошками…